Инге Юрий Алексеевич
Фамилия: | Инге |
Имя: | Юрий |
Отчество: | Алексеевич |
Дата рождения: | 14.12.1905 |
Место рождения: | Стрельна, Санкт-Петербург |
Корабль: | Ледокол "Кришьянис Валдемарс", КОН 1 |
Звание/должность: | интендант третьего ранга |
Дата гибели/смерти: | 28.08.1941 |
Краткая биография/Известные сведения: Юрий Алексеевич ИНГЕ (1905–1941) Биографическая справка
Юрий ИНГЕ родился в 1905 году в Стрельне под Петербургом в семье моряков. Как этнический немец в 1914 году (вместе с семьей) насильно перекрещён русским именем и исключен из гимназии. В 1916 году семья отправляется к родственникам в Симферополь, где Юрий учится в гимназии Волошенко, где словесность преподавал Константин Тренёв. После ранней смерти отца от тифа в Симферополе 1921 году был вынужден содержать семью. Сперва ночью разгружал хлеб, потом работал на петроградском заводе «Красный треугольник», где и начал писать стихи.
Первая книга «Эпоха» вышла в 1931 году. Став литературным секретарем поэтической группы журнала «Резец» (до 1939 года, потом «Ленинград»), познакомился с будущей женой Еленой Вечтомовой. Печатался, работал в редакциях ленинградских журналов «Звезда», «Костер», «Юный пролетарий» и др. Автор поэтических сборников и прозаических произведений. Участвовал в журналистском сопровождении великих строек страны 30-х годов – многотиражки в Кронштадте, Ткварчели, Симферополе (где на память о нем остались улицы его имени с мемориальными досками), Кировске и т.д. С началом Финской войны стал военным корреспондентом, писал для газет Карельского района и Кронштадта. Когда началась Великая Отечественная война, в редакции газеты «Красный Балтийский флот» вёл сатирический раздел «Полундра», писал листовки, плакаты «Бьём!» которыми был оклеен весь Таллин, за что Инге был зачислен в список личных врагов Гитлера. Для ленинградского радио написал поэму «Война началась», которую передавали вслед за объявлением о начале войны 22 июня 1941 года, а стихи Инге дошли до Рейхстага. Погиб 28 августа 1941 года в составе редакции газеты «Красный Балтийский флот» на корабле «К. Вальдемарс» при героическом переходе кораблей из Таллина в Кронштадт.
В Стрельне действует литературно-краеведческий музей поэта Юрия Инге в библиотеке имени Ю.Инге. В 2006 году решением Топонимической комиссии Комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга скверу перед библиотекой им. Юрия Инге присвоено имя поэта. Проводятся памятные мероприятия имени Инге со школьниками и ветеранами, идут спектакли по его стихам, авторы пишут песни на его стихи, в Союзе писателей России, рядом с мраморной доской погибшим писателям проводятся встречи и выставки памяти Инге. Вышла пятым изданием книга «Юрию Инге посвящается», куда вошли стихи известных поэтов, знавших Инге лично и наших современников, чтящих его память теперь. В 2012 году объявлен действующий и сейчас конкурс поэтов и публицистов им. Ю.Инге см. Fb и vk Музей Юрия Инге и группа «Таллинский переход» соцсети «В контакте». |
|
Родственники: Сын - Сергей Юрьевич (Георгиевич) Инге-Вечтомов Внук – Виталий Сергеевич Инге-Вечтомов Внучка – Мария Сергеевна Инге-Вечтомова Правнуки – Юрий, Анна, Любовь, Герман |
|
Воспоминания: Елена Вечтомова «БАЛТИКА БЫЛА ЕГО ЖИЗНЬЮ» С тех пор, как появилась первая улица, носящая имя Юрия Инге, в Кронштадте, я мечтала жить на ней. Не посетить, не выступать на празднике, просто хотелось мне жить тут, получать письма и писать самой, указывая обратный адрес. Так и получилось. Правда, не в Кронштадте. Но об этом позже... Передо мной мраморная доска на угловом доме: «Инге Юрий Алексеевич. 1905—1941. Поэт и моряк. Он воспевал море и погиб в море во время героического перехода наших кораблей из Таллина на защиту Ленинграда 28 августа 1941 года. Балтика была его жизнью. Родина его не забудет». Его жизнь — жизнь потомственного моряка действительно была связана с морем, с Кронштадтом, где до сих пор на торжественных собраниях читают его стихи: Над волнами залива седыми, Не боясь ни боев, ни блокад, Ты несешь свое славное имя, Прибалтийская крепость — Кронштадт. В час, когда, обрывая причалы, Пронеслась боевая гроза, Ты на выстрел двумя отвечала, Смерти глядя в пустые глаза. Мы потомкам в наследство откажем Эти грозные были, Кронштадт, За отвагу твоих экипажей, Никогда не ступавших назад. После гибели Юрия прошло столько лет, сколько он всего прожил на совете — 35. Сейчас ему было бы 70. В это трудно поверить. Я до сих пор не могу представить себе, что его действительно нет. Мы были очень разными. Когда мы поженились, одинаковым у нас был только цвет глаз и цвет волос. Но мы с полувзгляда, не то что с полуслова, понимали друг друга. Думали одинаково, требовательны к себе были одинаково. А встречались всегда так, словно не виделись год. Не могли наговориться. С гибелью Юрия исчезла какая-то часть меня. Всем потерявшим в проклятой войне самых близких, самых дорогих, нужно было жить за двоих. Много лет спустя родилось движение «за себя и за того парня». Оно стало нашими буднями, а будни войны и блокады были высоки. Растили детей. Были мамами и папами. Завершали и продолжали дела ушедших, работали над их книгами. Вообще трудились, стремясь не посрамить имени ленинградцев. Громких слов не говорили, но, обращаясь к Родине, обещали Не отступать, не сдаваться, Быть верной тебе за двоих. И, наконец, просто для себя, оставались в атмосфере нашей общей жизни, их жизни. Иначе... просто невозможно было иначе. Особенно все это вспоминается после юбилея Юрия Инге, отмеченного в разных городах и республиках, где он работал. Из Эстонии и Ангарска, из Пензенской области и из Перми приходили письма о вечерах, радио- и телепередачах о нем, о новых дружинах его имени. Поэт и журналист, моряк и историк, Инге был нужен своей стране. В геологической партии Урала искал место для будущей Камской ГЭС, он работал коллектором. В горных поселках Кавказа, в пустыне, на озере Селигер, на Балхаше — всюду он был нужен. Перелистываю книги его стихов. Вот после работы на Урале он пишет в поэме «Листопад»: ...посинев, как вздувшаяся жила, Река пыталась вдруг остекленеть. В курной избе старуха ворожила, И выходил из логова медведь. Рычала Кама. Дальше, за изгибом, Был ясный мир, нам недоступный, — там Лохматый дым метался над Турксибом, Балтийский шторм грозился маякам. Я бил киркою мертвую породу... Стихотворение «Странствие» хорошо передает страстную тягу Юрия к познанию и участию в делах своего народа: В незапамятное утро Я услышал хор пернатых За отрогами Урала, Где весною птичий слет. Золотыми косяками Шел сазан на перекатах, Дед с тяжелого баркаса В речке ставил перемет. Он сказал мне: «Оставайся, Дорогой товарищ, с нами. У земли пшеницы хватит, Рыбой хвалится вода. Край наш светлый и богатый, Корабли плывут по Каме...» Я послушал и остался, Но солгал, что навсегда... И дальше, после рассказа об Астрахани, о Донбассе и Дагестане: А когда настало время Мне на север возвращаться, Я не знал, куда же ехать С этих розовых полей?.. Люди все меня встречали Как друзья и домочадцы, И везде я видел счастье Славной родины своей. Нынче, проходя на теплоходе по Каме мимо тихой и красивой Хохловки, где почти ничего не изменилось с тридцатых годов, я всегда стою на палубе, как бы молча отдаю салют: здесь работала наша геологическая разведка... Инге писал о Кавказе, о строителях ЗАГЭСа, об Очемчирских виноградарях, о «свистящих, как сабля, буквах» абхазского языка. О горняках рассказал Инге, потому что работал в газете Ткварчелстроя. Теперь там молодой город Ткварчели, и в нем есть улица Юрия Инге. Но снова и снова возвращался Инге к Ленинграду, вернее он никогда не расставался с ним. Писал о героях гражданской войны: Полушубок, застегнутый наспех, Нарезной карабин у плеча. Вот таким он пришел из-за Нарвских Охранять кабинет Ильича. Юрий первый написал поэму о Васе Алексееве — «Биография Большевика». Образ С. М. Кирова, Кронштадт, моряки, зима в городе Пушкине, Хибины, Петровский проект Волго-До- на — все это в его стихах. Все эти дороги мне известны. И о разных встречах на этих дорогах вспоминали друзья Юрия на юбилейном вечере в Доме писателя имени Маяковского 15 января 1976 года. Люди говорили о человеке, который остался нужным своему народу, — веселом, невероятно трудолюбивом, красивом, не досказавшем всего, что мог сказать, и тем не менее успевшем создать за десять лет писательского труда поразительно много: книги стихов, несколько больших исторических повестей о рабочем классе и моряках, трагедию «Жан Поль Марат», рассказы, очерки, а во фронтовых газетах — корреспонденции, сатирические стихи и подписи к рисункам. Об этом говорили ленинградцы и приехавшие гости из других городов. Тогда я вспомнила, как, приглашенная абхазскими журналистами и шахтерами, привезла в Ткварчели кронштадтские каштаны. Не знаю, привились ли они там, но ткварчельцы проявили не только знаменитое кавказское гостеприимство, но и чуткость. Поселили меня в одном из домов на улице Юрия Инге, зеленой и веселой: там находится школа и в ней пионерский отряд его имени. Все было новым. Город в горах. Мы когда-то жили здесь в поселке Акармара. Слушали вечный лепет множества родников, низвергающихся со снеговых вершин. В тридцатых годах Юрий здесь больше бывал под землей, чем на земле: строилась первая шахта! Теперь в молодом городе Инге, как первый его журналист, зачислен навечно сотрудником редакции. Его стихи, фотографии находятся в местном музее. Живя на улице Юрия Инге, я получала телеграммы, письма и в своих ответах указывала обратный адрес. Бродила по городу, поднималась в горы. И думала о том, как все эти места хорошо знал Инге. Да, его помнят многие. В Нарве меня пригласили на вечер ребята школы № 8: они собирают материалы о людях, воевавших на эстонской земле. На этом вечере, посвященном памяти Инге, поднялся с места тоненький юноша и сказал: «Я родился в Ткварчели. Я жил на улице Юрия Инге». Юноша рассказал, что теперь в Ткварчели уже восемь шахт, что ткварчельцы чтят поэта, знают его стихи. Меня попросили: «Расскажите, просим вас, побольше о нашем земляке!» Юрий — коренной ленинградец, он родился в пригороде Ленинграда — Стрельне. О многих фактах его жизни вспомнила я. Приводила и высказывания тех, кто хорошо его знал и помнил. Один из них — друг Юриного детства Алексей Кузнецов, выросший с ним в Стрельне, так же, как и он, работавший на заводе «Красный треугольник». Кузнецов вспоминал: «Читая стихи его и о нем, узнавая о его огромной работе и героической гибели, я с трудом мог представить себе, что это тот самый Юра...» Леша Кузнецов писал стихи, рисовал. Вместе с Юрой он путешествовал в подземельях Константл- Юрий Алексеевич Инге. Фото 1936 г. новского дворца, искал клады. Подростками ходили они в море ша лодке. Играли в струнном оркестре Дома культуры. Там же занимались в драмкружке. В годы войны Леша исчез, и я думала, что он погиб. Но вот года два назад раздался телефонный звонок из редакции «Ленинградской правды». Мне сообщили, что получили письмо с вопросом: как найти родных Инге? Чем дальше я слушала, тем больше волновалась, а когда мне прочитали: «Мы оба работали на «Красном треугольнике», Юрию я показывал первые свои стихи», уже почти не сомневалась: — Подпись! Подпись! — Алексей Федорович... — Кузнецов? — перебила я. — Кузнецов! Конечно, тот самый Леша. Леша жив! И вот слышу его голос. Мы условливаемся встретиться и едем в Стрельну. Оказывается, жена Леши Галина тоже немного знала Юру. — Война! — говорит Алексей Федорович. — Я ведь теперь инвалид. После тяжелого ранения он остался без руки. Когда мы выступали перед читателями, перед школьниками дружины Инге, Леша с удивлением слушал о причинах, по которым Юрий ушел с завода в двадцать три года: «Вы передали в музей завода его инвалидную книжку? Представить себе не могу! Ни слова он не говорил о болезни. Я думал, что уходит просто потому, что стал профессиональным писателем». Значит, даже лучшему другу Юрий не жаловался. — Ну и сила воли! — говорит Леша. — Потому и смог преодолеть болезнь. Он совершенно прав, да и медицина наша существует не зря. Казалось бы, что можно узнать нового о человеке, ушедшем от нас 35 лет назад? А вот узнаёшь. То в стихах, посвященных ему, в которых автор спорит с ним и признает себя побежденным, как Борис Слуцкий, то на вечере, где Всеволод Азаров рассказывает о том, что Музей Маяковского в Москве взял на вечное хранение сатирические плакаты Инге и Азарова с рисунками Л. Самойлова «Бьем!». И я стараюсь рассказывать об Инге тем, кто не видел его, читаю его стихи: Сколько раз вдыхал я горький запах Камышовых бухт Ораниенбаума, Слышал скрип соснового шлагбаума, Скрежетанье якорей трехлапых.
До конца осенних навигаций Пароход будил меня сиреной, Волны бились радужною пеной Так, что к ним хотелось прикасаться...
Стрельна была и осталась городом моряков. Все та же Корабельная сторона, а Юрию хотелось назвать одну из своих книг «Корабельной стороной». Когда его уже не было, эта книга вышла. Так же, как «Вахтенный журнал» и «Золотой век». Только человек, выросший в семье,) причастной к морской службе, мог написать о старом корабле: «По отбитой многослойной краске возраст корабля определишь». А вот как определяют жители Корабельной стороны погоду: Если туча струйкой по лазури — Значит буря ходит стороной, Небо красно — значит будет буря, Утро встанет пенистой волной. Много нового узнал бы сегодня Юрий в Стрельне. Новые районы увидел бы он, и на одном из зданий свое имя. Это школа, где есть пионерская дружина имени Юрия Инге. В библиотеку Стрельнинского Дома культуры приходят школьники и взрослые, узнают о своем земляке, родившемся на тихой улице возле Волхонского шоссе, на улице, которой уже теперь нет. Для библиотеки скоро построят новое помещение. Когда она переберется туда — тогда получит имя поэта. Сейчас в читальном зале — музей Инге. Там — огромный, почти во всю стену, его портрет. Он увеличен с любительской фотографии. Я снимала Юрия около книжного стеллажа, когда мы жили в Ленинграде, на Подольской, 16, в комнате, которую он получил по распоряжению С. М. Кирова. До того мы мерзли на чужой даче в Дибу- нах, в пограничной зоне, и приезжать к нам можно было только по пропуску. Инге писал тогда: Под снегом спят дорожки и газоны, Седые ели окружили сад, И чуткой ночью пограничной зоны Сосновый край Финляндии объят. В последний раз замрут и разойдутся На полустанке сонном поезда, И с облака, широкого, как блюдце, Скользнет на землю легкая звезда. Знакомый путь. Чужие не отыщут Среди сугробов, сосен и дорог Обычный признак теплого жилища — Затепленный тобою огонек. Я раскрываю двери, как страницы... Ты спишь не слыша, я тебя зову... Мне захотелось вдруг тебе присниться И лишь потом возникнуть наяву... Мы были счастливы мерзнуть и отдавать немудрящие гонорары за этот приют, потому что до того, поженившись, ночевали в редакции журнала «Резец» на -столах. Спасибо сердобольному вахтеру, симпатизировавшему веселому поэту и очеркисту. Он запирал нас решетчатой загородкой внизу. Заведующая стрельнинской библиотекой Людмила Ивановна Смирнова, ее сотрудники с любовью собирают все, что касается Инге. У них, пожалуй, единственный в своем роде альбом — первый том, второй, начат третий... Работники библиотеки переснимают документы, имитируют телеграммы, пришедшие к юбилеям, собирают воспоминания, устраивают для читателей встречи со всеми людьми, знавшими Инге. На страницах альбома он сначала двухлетний мальчик. Таким он бегал по двору дома, где жила семья Инге — служащего таможни. Дальше — взрослый. Морской офицер. С сыном на руках. Стихов о нем много: А. Прокофьева, Н. Брауна (о последних минутах Инге на корабле «Валдемарас»), Н. Снегирева, Е. Рывиной, Вс. Азарова, Б. Кежуна, А. Круковского, Т. Зряниной, И. Трайнина, поэтов Абхазии. Дед Юрия — лоцман, награжденный несколькими медалями «За спасение кораблей». Портрет его висел на стене в квартире Юрия. Он много рассказывал об этом интересном человеке, хотя никогда не видел его. Дед жил в Либаве и там похоронен. Отец был портовым служащим. Сестра Юрия Нина сейчас живет на Дальнем Востоке. Она в юности сдала экзамены и получила звание матроса первого класса —■ тут же в стрельнинском яхт-клубе, от которого осталась заросшая камышом бухта у завода. Муж ее, офицер, погиб в конце войны. Она живет с сыном и внуками. Я помню, как Нина и Юра замечательно пели вместе. Братишка Витя стремился стать моряком, поступил в радиотехникум, потому что там была морская практика. Он погиб за два года до Отечественной войны в Ленинградском яхт-клубе во время учений. В двадцатых годах вся семья переехала в Ленинград. Юрий заменил младшим отца. Отец умер, когда Юрию было 15 лет. Мать тяжело болела. Новорожденный Витя и 1бемилетняя Нина остались на руках Юры, и он был особенно привязан к Вите. «Брат» было для Юры словом святым и никаких других случайных дружков он так не называл. О брате Инге хорошо сказал: Над ветреным Финским заливом, Где песни поет молодежь, Я вижу, каким ты счастливым На маленькой яхте плывешь. Руками, привыкшими к веслам, Ты жизнь зажимаешь в кулак... Как быстро становится взрослым Семнадцатилетний смельчак! «Послушай, — в соленом просторе Теченье опасно и зло, Послушай, — Балтийское море Немало людей увлекло». Но ты мне не веришь. И, брамсель Наладив, нагнешься к рулю... Вот именно это упрямство В тебе я так сильно люблю. Твой путь по-весеннему светел, Ты полон отваги и сил... Я так же тебе бы ответил И так же, как ты, поступил. Пусть яхта крылатая мчится Бок о бок с твоею судьбой И флаги морских экспедиций Всегда шелестят над тобой... Инге не окончил школы. После пятого класса гимназии он стал главой семьи. Сначала трудился рассыльным в пекарне, потом чернорабочим во дворе «Красного треугольника». Позже — лифтером грузового лифта в цехе, затем получил специальность резинщика. Он рвался к морю, но со здоровьем у него было неблагополучно:слабые легкие. После работы во вредном цехе «Красного треугольника» пошла горлом кровь. По настоянию Жени Егоровой — тогдашнего секретаря парторганизации завода — Юрий стал работать в «конторке», а затем вынужден был уйти с завода. К тому времени он уже регулярно печатался, был секретарем литера турной группы «Резед» и готовил первую книгу. Инге все было интересно в жизни, а жизнь получалась нелегкой. Никому и в голову тогда не приходило, что у него нет высшего образования, так глубоко он знал историю, в особенности историю революций. Эта тема в его творчестве занимает большое место. Постоянным его увлечением была история французской революции. Не случайно последней солидной поэтической вещью, написанной Инге, была трагедия в стихах «Жан Поль Марат». Творческое отношение к знаниям, может быть, воспринял он в гимназии, где преподавал Константин Тренев, впоследствии крупный советский драматург. Юрию были нужны знания, он постоянно работал в библиотеке, в архивах. Много читал. Он находился как бы в центре событий. А то, что узнавал, оставалось с ним на всю жизнь. Однажды он взялся сделать для Ленинградского радио передачу о французской музыкальной комедии и написать для нее русский текст. Считалось, что языков он не знает. Получив перевод, Юрий только головой покачал и засмеялся. Вернул его и сам засел за работу, обложившись словарями. Пьесу перевел. Написал русские стихи. А ведь никогда специально он не изучал языки. Однако он ориентировался и в немецком, и во французском. Рабочий парень, в полной мере хвативший нужды и беды, он был в высоком смысле интеллигентен. И не представлял жизни без участия в делах своего народа. Одна сотрудница Ленинградского радиокомитета вспоминает о Юрия Инге: «Прошло много лет, факты выветрились. Осталось ощущение от общения с хорошим, милым, очень интеллигентным человеком... Он был автором передачи «Салон мадам де Сталь»... Было много его передач. Помню его тонкие черты лица, умные внимательные глаза, доброжелательное отношение к людям, юмор — острить он любил...» А вот что пишет другой работник радиокомитета: «Стихи Юрия Инге нередко исполнялись в художественных передачах, он был желанным автором во многих редакциях радиокомитета. Но, пожалуй, неожиданно даже для самого себя, он стал сотрудничать в редакции музыкальных передач. Я был в ту пору, в середине тридцатых годов, редактором тематических передач, одноактных опер и творчества советских композиторов. Образовательным литературно-музыкальным композициям в те годы придавалось большое значение... Естественно, что редакции радиокомитета искали авторов-энту- зиастов, знатоков различных искусств, способных передавать свои знания в увлекательной художественной форме. И вот во время одной из наших встреч с Юрием Инге мы разговорились. Я в то время проявлял интерес к литературе, музыке и театру Великой французской революции. Поделился этим с Юрием Инге и сразу увидел, как у него загорелись глаза... Я был поражен его широкой осведомленностью в этой области, казалось бы, столь далекой от его прямо- то творчества. Наконец, по его предложению мы остановились на тематической передаче под названием «Салон мадам де Сталь». Это отвечало нашему желанию показать столкновение идей и художественных направлений той бурной эпохи... Юрий Инге взял на себя всю литературную часть, а я подбор соответствующей музыки. По ходу дела ему пришлось переводить тексты нескольких песен и арий из сочинений композиторов революции — Лесюэра, Гаво, Мегюля, находить сюжетные и смысловые мотивировки к исполнению инструментальных пьес Г о ссека и Керубини. Сделано это было с отличным чувством стиля и жанрового своеобразия упомянутых музыкальных произведений. Что же касается литературного сценария, то есть текстовой части, это был прекрасный, интересно построенный очерк, в котором короткие описательные эпизоды сменялись изящными, живыми диалогами, написанными с хорошим драматическим темпераментом. Но важно было и то, что Юрию Инге в этой работе удалось достичь того уровня исторической правды, когда основные персонажи предстали перед радиослушателями живыми людьми своего времени... В другой работе — над либретто комической оперы Далейрака «Адольф и Клара»... в задачу поэта входило быть не только переводчиком, но и автором совершенно оригинальной пьесы, сюжет которой разрабатывался по контурам вокальных номеров — песен, арий, дуэтов. Юрий Инге мастерски справился с поставленной задачей, и в 1936 или 1937 году по радио прозвучала постановка комической оперы, авторов которой разъединяло или, вернее, объединяло, более полутора столетий. Такова была культура молодого поэта, позволявшая ему абсолютно органично и глубоко воспринимать все новые и новые запасы знаний и воплощать накопленное в своем творчестве». Виссарион Саянов писал об Инге: «Стихи были о каравеллах, о плавании Колумба, но живая тема современности вторгалась в эти строфы, перегруженные морскими терминами и фамилиями старинных мореплавателей. В упругих ритмах его стихов оживало, казалось, движение морской волны, и сам поэт рисовался мне обязательно моряком... Однажды в редакции «Резца» Дмитрий Исаевич Лаврухин познакомил меня с молодым парнем в косоворотке, и я с удивлением узнал, что это и есть тот самый Инге... Инге был очень красив. Было что-то скандинавское в его облике, в подтянутой стройной фигуре, в очертаниях обветренного лица... Но стоило только в беседе с ним коснуться волнующих его тем — и он становился простым заставским парнем, веселым, даже озорным, очень находчивым в разговоре, умеющим зло высмеять все плохое, несправедливое в литературе и жизни». Действительно, Инге был очень принципиальным и честным во всех своих поступках. Непредвзято подходил он к творчеству своих товарищей, никогда не кривил душой и не проявлял дипломатии в оценках. Он очень любил стихи Саянова, и на первых порах Саянов оказывал влияние на его творчество. Не был Инге бодрячком, но ненавидел нытье. Больным никому не показывался. Юрий любил знакомить меня со своими друзьями. Не со всеми. Были в прошлом, в еще не устоявшейся юности, не только друзья, но и дружки, о некоторых он охотно рассказывал и (всегда прибавлял: «Не буду тебя знакомить с этим прохиндеем». Дальних родственников, в свое время свысока глядевших на его вечно нуждавшуюся семью, не признавал. Исключением была только двоюродная сестра Надя. Познакомил Юрий меня и с Кро- нидом Ивановым. Они с Юрой и Лешей в Стрельне росли вместе. Кро- нид — сын врача, талантливый композитор, к сожалению, не стал профессионалом. Он часто говорил, наблюдая наше житье: «Нет, не могу я все бросить и «сесть на топор» — заняться только музыкой, как ты поэзией». Ограниченная годность к службе в армии тяготила Инге. Однако настойчивости у него хватало с избытком. Когда была аттестация писателей, он получил майорское звание. С большим трудом добился Юрий переаттестации и стал офицером флота. В финскую кампанию «нестроевой корреспондент» газеты соединения бригады торпедных катеров «Атака» Инге участвовал в морских десантах. Командование отмечало его самоотверженную, отважную работу. Помню, каким непосредственным человеком был Юрий. Как-то весной ехали мы в трамвае. Увидели девушку, продающую фиалки. Первые! Юрий на ходу спрыгнул с трамвая, купил букетик, догнал трамвай, вскочил на площадку и вручил мне. Все это было в его духе — порывистость, легкость. Он постоянно увлекал меня в «тематические прогулки». То мы шли к Черной речке на место дуэли Пушкина. До войны это была окраина. Или разыскивали дом Раскольникова. Или Пиковой дамы. Но по большей части это были места не литературные — искали, где была стачка, куда выходили демонстранты, где стояли декабристы, ведь на том месте разросся Александровский сад — у Адмиралтейства. Обсуждали, где собирались демонстранты у Казанского собора. Ездили на Аптекарский остров. Сыну было несколько месяцев, когда Юрий вдруг брал телефонную трубку и, фантазируя, сообщал мне: «Представь, родители соседского Сашки жалуются, что наш Сережка подрался с их сыном!» Когда Сережа стал ходить, Юрий любил гулять с ним. Приносил его и в редакцию. Ему хотелось стать лучше, безупречней, он как бы чувствовал ответственность перед сыном. Тогда он написал: Когда сынишке стукнет двадцать (Хочу дожить до этих пор), Наступит время поругаться И вольнодумству дать отпор. Мы разойдемся в точках зренья, И он заявит: «Не поймешь!» Когда подобным самомненьем Не обладала молодежь? Я сам, еще не кончив школу, С отцом чурался рассуждать, Прочел тайком «Вопросы пола» И думал: где ему понять!.. Однако по иным причинам Я в этом чванстве вижу рост, И в неизбежном споре с сыном Я окажусь и стар и прост. А он, — ну да, умен с излишком (Пускай, ведь я ему не враг), И если он, как все мальчишки, Поспорит, — значит, не дурак. Мы часто спорили с Юрием, но только не по .вопросам воспитания. У него я научилась поступать так, чтобы сын никогда не чувствовал, что в нем вся моя жизнь. Даже в блокаду я старалась не дать ему понять, что почти вся еда идет ему, а позже, когда он стал подростком, чтобы не понял, как я боюсь за него, старалась сделать его самостоятельным, отпускала в дальние поездки одного... «Колыбельная», посвященная сыну Сергею, написана была Юрием за три года до рождения мальчика. Поэтому в некоторых изданиях под этими стихами стоят две даты: «1936», когда «Колыбельная» написана, и «1939», когда сын появился на свет. Самым большим грехом перед Сережей я считала то, что не эвакуировала его из блокадного Ленинграда. И самой большой наградой за все чудовищные испытания в те годы прозвучали слова сына на юбилейном вечере Юрия. Он, как всегда по- отцовски несколько ироничный, сказал: «Я благодарен матери за то, что она не уехала из блокадного Ленинграда и не увезла меня (я ей этого Ю. А. Инге с сыном Сергеем. Фото 1939 г. никогда не говорил)... этим я приобщился к судьбе отца и через него к судьбе всего народа (простите за высокие слова), а такое всегда обязывает». Вот что должен был бы услышать Юрий! Он так хотел, пусть нелегкой, но настоящей судьбы для сына. С Юрием все казалось легко, как будто много времени впереди! Часто он писал по ночам, когда в квартире все затихало. На письменном столе осталась незавершенная работа. Это был первый вариант, написанный от Ю. А. Инге. Фото 1941 г. руки. Тогда редко у кого из нас были пишущие машинки. Вверху первой страницы название: «Восстание на „Иоанне Златоусте"». Около пяти авторских листов. Первая часть повести, с помарками. Написанная увлеченно, как все, что делал Инге. Юрий был человеком переднего края. В тридцатые годы, когда М. Горький призвал писателей создавать «биографии рабочего класса» — писать истории фабрик и заводов, Инге вместе со своими товарищами Троицким, Лаврухиным (привлекли и меня) создавал пове сти на материале истории завода имени Я. М. Свердлова. Работали частенько в холодном помещении парткома, а я часто простужалась. При всей заботливости Юрий не позволял мне манкировать работой, всегда мы ездили на завод вместе. Он сердцем слушал время, умел предвидеть в своих стихах то, что еще не видел воочию. Пророчески звучало его стихотворение «Порох»: Придет пора — заплесневеет порох, Исчезнут деньги — зависти исток, Исчезнут даже люди, для которых Придуман смертоносный порошок. Наступит день, и мой великий правнук Закончит дело, начатое мной, И наших дней торжественную правду Он назовет последнею войной. Не зная, как на поле битвы горек Вкус бьющей горлом крови и слюны, Он подойдет бесстрастно, как историк, К неповторимым ужасам войны. Наступит день — и труд мой как основа Понадобится будущим векам, Я мысль свою, заверстанную в слово, Как эстафету в беге передам. Двадцатый век идет в военных сборах, С оружьем мы на рубежах стоим... Придет пора... Но нынче нужен порох. Сегодня он еще необходим. А когда пришло сообщение о том, что гитлеровцы вошли в Париж — через заставу Сан-Дени, он написал стихотворение «Гранитный дом снарядами пронизан...» Сначала Юрий ходил из угла в угол своей комнаты. «Через заставу Сан-Дени!» — повторял он, и я уверена, что он видел Париж, никогда не побывав в нем. Не видя событий, умел он внутренним зрением разглядеть и передать нам то, что его волновало: Гранитный дом снарядами пронизан, Навылет — окна, этажи — насквозь, Как будто смерть взобралась по карнизам И через крышу вколотила гвоздь. Торчали кверху ребра перекрытий По вертикали срезанной стены, И мир житейских маленьких событий Стоял открытым с внешней стороны. Руины вдруг разрушенного быта, Судьба людей теперь уже не в них; Дом был как чей-то в спешке позабытый На полуслове прерванный дневник. И мертвых тел обугленная масса Еще валялась в разных этажах, И неизвестной женщины гримаса Рассказывала, что такое страх. Ее лицо, забрызганное кровью, Уже лишилось линий и примет, Но, как живой, стоял у изголовья Ее веселый, радостный портрет. И всем, кто видел скрюченное тело, Казалось вдруг, что женщина тепла, Что карточка от ужаса темнела, А мертвая смеялась и жила. Стихи эти были написаны в ноябре 1940 года, они точны, хотя войны еще не было. Многие из нас, участвовавших в войне с белофиннами, писали исто рии кораблей и воинских час-тей. На командировочном удостоверении, выданном ПУБАЛТом Юрию, отметки: «Прибыл 18 июня '1941 года», «Выбыл 22 июня». Инге приехал в Таллин, где базировался минный заградитель — бывшая прогулочная царская яхта «Штандарт», которым командовал легендарный капитан первого ранга Н. И. Мещерский. Нужна была окончательная виза на написанной Юрием истории этого корабля, прославившего себя и в гражданскую войну. С этого дня Инге работал в редакции газеты «Красный Балтийский флот», также находившейся в Таллине. В Пушкинском доме под стеклом лежит оригинал стихотворения Инге «Вперед!». Дата — 22 июня 1941 года. Выцвели лиловые чернила. Жива мысль, чувство поэта, запечатленное на пожелтевшем листке. Жив труд писателя именно в этот день. Стихи были тут же напечатаны в газете. Из Таллина в 1941 году Юрий прислал оргсекретарю Союза писателей письмо: «Вечтомову никуда не пускай, а то опять удерет на фронт». Лев Самойлов — сейчас председатель военной комиссии правления Союза художников в Москве — в 1941 году был совсем юным матросом и работал в газете КБФ вместе с Азаровым, Инге, Скрылевым. Они делали острые плакаты, разоблачавшие гитлеровских главарей. Лев Самойлов и Николай Михайловский вспоминают о работе в редакции, о том, как Инге не только оперативно выполнял задания, но постоянно стремился в самое пекло. Юрий (он был замечательным мужем и отцом) вдруг написал оттуда: «Только сейчас я по-настоящему понял, что такое дом, что такое семья». Но это не останавливало его, не заставляло искать места потише. В июле 1941 года редакция ненадолго вернулась в Ленинград. Юрий был счастлив, когда его оформили на постоянную работу в газету «КБФ». До того он был прикомандирован туда. В день, когда Юрий был утвержден в должности, он пришел домой с розами, и мы отпраздновали это событие. Для плакатов «Бьем!» Юрий писал стихи заранее. Самойлов вспоминает: «Инге слегка поводит подбородком, словно ему жмет воротник. Я знаю — это у него нервное... — Завтра что-нибудь придумаю,— говорит молодой художник, получив стихи. Инге смотрит на часы: — Между прочим, сегодня уже завтра. А вы завтра спали? Нет? Ну вот и отправляйтесь... Хорошо бы, чтобы наш «Бьем!» выходил как можно чаще». А мне Юрий писал, что задуман сатирический журнал «Балтийский крокодил». Когда Всеволод Азаров был оставлен в Кронштадте, а редакция снова вернулась в Таллин, он писал: «С Севкой работалось лучше». Они трудились на улице Рауа, в деревянном доме, обосновавшись на кухне. В повести «Море горело» Л. Самойлов пишет: «Как-то на «кухню» влетел, размахивая мокрой газетной полосой, заспанный небритый Инге: — Чье это творчество? Кто решил оказать мне медвежью услугу? Я вас спрашиваю! Я предполагал, что конфликт возможен, но такого взрыва ярости не ожидал. Признаюсь, это я «подправил» его стихи к моим рисункам. Конечно, фраза получилась не ахти, но... — Черт знает что! Нахальство! Мальчишка! — бушевал Юрий Алексеевич. В стихах что-то не понравилось редактору. Зная, что перед этим Инге больше суток не спал, я пожалел его будить... Инге продолжал шуметь. Грозился снять стихи из полосы... Так же стремительно, как появился, он покинул «кухню». Своей угрозы он, впрочем, в исполнение не привел. Дубровский объяснил Юрию Алексеевичу, почему я его не разбудил, и гнев Инге понемногу утих. Но все же под его стихами вместо его имени появился некий Ю. Икаров. А когда я, переделав рисунки для плаката, спросил, как быть с этим Ю. Икаровым, он насупился и сказал уже обычным своим ироническим тоном: — Я его породил, я его и убью». ...Немногословный, собранный, в любое время пребывающий, что называется, в творческой форме, он никогда не отказывался от самой срочной работы, будь то стихотворение, фельетон или подтекстовка. Писал он быстро, но не поспешно. Не выносил неряшливости, «красивости». Вася Скрылев как-то прочитал ему свои новые стихи. Инге внимательно прослушал их, потом спросил: —■ Куда понесешь? — На машинку. — Не торопись. Снеси их сперва под машинку. В парикмахерскую. Состричь кудряшки. Он взял карандаш и безжалостно прошелся по скрылевской рукописи. На его замечания, часто саркастические и колкие, Вася никогда не обижался, как, впрочем, кажется, не обижались и другие коллеги по перу: Инге был неизменно доброжелателен. ...Обстановка усложнялась. Наши войска покидали Таллин. Вот что о тех тяжелейших днях вспоминал Самойлов: «Таллин содрогается и корчится в густом ржавом дыму охвативших его пожаров. В воздух взлетают целые строения. Кажется, город отплясывает какой-то нелепый, жуткий танец на фоне плавящегося горизонта. В густой черно-зеленой глади вечернего залива раскалываются и дробятся багровой чешуей миллионы отблесков. В маленькой тесноватой кают-компании— Гейзель, Инге, Браун, Соболевский, машинистка редакции Джесси Иванова и я. Инге сосредоточенно смотрит сквозь бутылочное стекло иллюминатора. Соболевский поднял воротник шинели... он себя плохо чувствует. У Джесси припухшие заплаканные глаза. Инге отрывает взгляд от иллюминатора... подмигивает девушке: — Ничего, Джесси, ничего, все будет хорошо. Вот Гейзелю не повезло, — Инге старается казаться веселым, — в самый канун войны заказал себе у портного костюм в Таллине, а примерка не состоялась. 15 Зак. № 254 433 Книги Ю. А. Инге. Гейзель подхватывает шутку: — Что ж, придется к примерке вернуться». «Далеко не все обладали таким спокойствием», — рассказывает Самойлов. — Огромный транспорт шел на дно, торпедированный подводной лодкой. Там находился госпиталь с тяжелоранеными. Чтобы помочь нм, мы сразу спустили свои шлюпки. А через несколько минут раздался новый взрыв, и наш «Валдемарас» начал погружаться в воду. Все произошло в какие-нибудь две минуты. Я видел, как на тонущем ледоколе Юрий Инге мгновение стоял с винтовкой в руке, с противогазом через плечо». ...Когда в Ленинград вернулись оставшиеся в живых работники газеты «КБФ», я пошла к редактору Бо- роздкину. Он надеялся, что Инге еще придет. Многих подобрали в море, и они находились на островах, в Кронштадте. Он остановил з |
|
Ссылки: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D0%BD%D0%B3%D0%B5,_%D0%AE%D1%80%D0%B8%D0%B9_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 https://vk.com/muzej_jurija_inge |