Г. Обушенков. При моем участии.

"При моем участии". Часть I

Капитана 1-го ранга Георгия Михайловича Обушенкова война застала на посту военкома 1-ой бригады подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота. Предлагаем читателю отрывки из его рукописи «При моем участии».

«Противник все ближе и ближе подходил к Таллину. Фашистская авиация совершала налеты на корабли, стоящие в гавани. В один из солнечных августовских дней я сошел с «Амура» (бывший минный заградитель, на котором разместился походный штаб бригады) на пирс, и ко мне подошли трое краснофлотцев. В это время стервятники совершали очередной налет, а артиллерия противника открыла огонь по рейду. Сброшенная с самолета бомба попала в большой буксир. Вскоре он ушел под воду на наших глазах. Переживая гибель судна, краснофлотцы несколько растерялись. Придя в себя, доложили, что они с подводной лодки С-11, погибшей на днях… Я знал о ее гибели и очень обрадовался встрече с подводниками, тепло приветствовал их возвращение во флотскую семью. 

Воздушная тревога закончилась, и я пригласил моряков на песчаный пригорок недалеко от пирса и попросил рассказать, как все было. Погода стояла теплая. Все удобно разместились под густым кустом. Основным рассказчиком был торпедист старший краснофлотец Николай Никишин. Он начал рассказывать: 

-Почти месяц наша лодка, находясь в море, не могла обнаружить противника. Затем с надеждой встретить цель перешла в опасный район – на мелководье, поближе к берегу, занятому врагом. Долго лодка пронизывала воду и наконец забила тревогу. Все заняли боевые места. Прошло какое-то время, и прозвучала команда: «Залп!» Лодка вздрогнула с небольшим деферентом на корму. Все насторожились и услыхали глухой щелчок. Позже комиссар лодки сообщил, что нами потоплен немецкий транспорт. (Позднее станет известно, что 19 июля подводная лодка С-II открыла боевой счет подводников КБФ: потопила сетепрорыватель №II водоизмещением около 5000 тонн с вражескими войсками.) При подходе к своим берегам настроение у нас было приподнятое. Вдруг лодку встряхнуло с такой силой, что нас в отсеке разбросало в разные стороны. Погас свет, наступила кромешная тьма. Я некоторое время был невменяем; когда пришел в себя, стал искать по отсеку аккумуляторный фонарь. Долго шарил и наконец нашел. Включил его и осветил отсек. Тут я увидел Мазнина, Зиновьева и Мареева. Они лежали на настиле, не соображая, что с ними случилось. Люк в дизельный отсек был задраен и заклинен. Слышу, за переборкой журчит вода. Я сел на настил, вижу, Мазнин и Зиновьев подняли головы. Смотрим друг на друга и молчим. «Что делать? Как быть?» - твердил я себе несчетное число раз, а выхода не видел. А тут еще Матвеев нет, нет да и разрыдается. Просто всю душу выворачивает. И жаль парня, а мочи его рыданья вынести нет. Вижу, что Мазнин и Зиновьев не меньше меня мучаются. Я встал и начал мотаться по отсеку, выкручивая до боли свои руки. Вдруг меня осенила спасительная мысль: «Попробовать освободить один из торпедных аппаратов». Посмотрел на манометр торпедной стрельбы, стрелка стоит на нуле.

Такое отчаяние охватило: чуть сам не разрыдался. Подошел к торпедному аппарату, открыл спускной кран. Смотрю, вода не показывается. «Значит, - размышлял я про себя, - в трубе сухо». То же самое проделал с другим аппаратом, в нем тоже воды не оказалось. Однако не соображаю, для чего все это делаю. Продолжаю толкаться от аппарата к аппарату, нацеливая себя, казалось, на невозможное. А в сознании неудержимо возникает надежда: «Не может быть, чтобы не было выхода». И тут в голову пришла идея: «А что, если использовать сжатый воздух одной из торпед?!» Прикинул в уме, как это выполнить, но ничего вразумительного не придумал. Решил хоть что-то делать. За работой и погибать не так жутко. 

- Это нас как-то окрылило, - проговорил краснофлотец Мазнин. 

- Долго мы возились над приспособлением, чтобы добраться до сжатого воздуха торпеды. А вода в отсек все прибывала и прибывала. Фонарик еле-еле мерцал, одежда намокла, от воды ноги окоченели, силы все больше и больше покидали нас, а отдыхать боимся, зная, что после передыха можем не подняться. Кое-как нам удалось вытянуть одну из торпед до половины и подключить ее воздух для стрельбы торпедой из второго аппарата. Заполнили аппарат водой, и я с большим трудом открыл наружную крышку. С замиранием сердца нажал на спуск, и торпеда с шумом вышла из трубы.

Тут Николай Никишин склонил голову, потирая глаза, и замолчал. Электрик Александр Мазнин и комендор Василий Зиновьев, заметно волнуясь, опустили глаза и стали ковырять землю. Совладев с собой, Никишин продолжал: 

- Настроение в тот момент как-то двоилось. Мы как бы воспряли духом, в то же время чувствовался упадок сил. Казалось, путь спасения открыт, а воспользоваться им не хватало сил. Я собрался и начал прилаживать легководолазные аппараты. Затем дал наставление товарищам, как себя вести при выходе из трубы. Закрыл наружную крышку, спустил из трубы воду. Вода в отсеке заметно поднялась. Выждали минуту и открыли внутреннюю крышку. Отыскал буй с пеньковым тросом, закинул его в трубу аппарата… Готово! Надели чистые тельняшки, спрятали под тельняшки комсомольские билеты, написали прощальную записку и вложили ее в аварийный бачок… Когда все приготовления были закончены, стали поднимать с торпедных аппаратов электрика Мареева. Он задергался всем телом и затих. Сколько мы ни старались привести его в чувства, он не произнес ни звука, лежал трупом. 

Встал вопрос, кто первым полезет в аппарат. Мазнин предложил мне. А как же они? Меня охватило страшное беспокойство за их судьбу. Я наотрез отказался лезть первым, мотивируя свой отказ тем, что они не справятся без меня с выходом. Однако товарищи настояли на своем, и я полез… 

Дальше рассказ продолжил Александр Мазнин: 

- Мы закрыли внутреннюю крышку и заполнили аппарат водой. Открыли наружную и стали ждать. Сколько времени прошло с той минуты? Открыли спускной кран и замерли… Вода из трубы не текла. «Неужели Никишин до сих пор в трубе?» Я вроде все сделал правильно, а вода не идет. Потом догадались: наружное давление уровнялось с давлением в отсеке. Вода поднялась вровень с трубой. Открываю внутреннюю крышку: вода хлынула и тут же перестала поступать. Наступил мой черед выбираться из лодки. Одел маску спасательного прибора, отрегулировал дыхание и полез в трубу. Мне стоило больших усилий в нее залезть и докарабкаться к выходу. Но беспокойство за товарищей вернуло меня в отсек. Дышать в отсеке становилось все труднее. Зиновьев уговаривал Мореева покинуть лодку, но тот не соглашался. Я вновь добрался до края трубы, подобрал под себя ноги и оттолкнулся, придерживаясь за трос. Чувствую, пошел вверх и тут вспомнил, что нужно дать организму свыкнуться с давлением: задержаться, но не смог совладать с собой. Всплыл и сам себе не верю. В проливе стояла глубокая ночь. Вода показалась мне теплой, а сам трясусь, зуб на зуб не попадает, даже слова не могу вымолвить. Посмотрел вокруг, берег вдали едва просматривается. Рядом со мной появился Никишин, сказал: "Держись за буй, а я попытаю счастья: попробую добраться до берега". Через некоторое время всплыл Зиновьев и тоже ухватился за буй. А Мареев так и не вышел, позже мы поняли, что наш товарищ не смог побороть страх и лишился рассудка.

Продолжил рассказ Николай Никишин: 

- Проплыл около половины расстояния и чувствую: силы покидают. Голова стала тяжелой, точно свинцом налита. Тут меня такая злоба охватила за свою слабость… не помню как выбрался на берег, сколько времени лежал на песке?. Позже выяснилось, что я семь часов до берега добирался. Чувствую, меня кто-то в спину толкает. Развернулся, открыл глаза, вижу – наши. Закричал: «Людей спасайте! Там люди с лодки!» Красноармеец вытаращил на меня глаза. «В проливе товарищи тонут!» - показал я рукой на воду. Тут меня подхватили и понесли, в каком-то помещении дали мне водки, и я сразу заснул. Проснулся, а возле меня мои товарищи лежат. Меня такая радость охватила… 

(2 августа в проливе Соэла-Вяйн лодку в надводном положении встретили наши корабли сопровождения: тральщик и катера-охотники. В 18 часов под килем лодки С-II раздался взрыв. Подводная лодка затонула. Из воды подняли погибшего капитана 3 ранга И.Н. Тузова, тяжело раненого командира лодки капитан-лейтенанта А.М. Середу и инженер-механика капитан-лейтенанта М.Ш. Бабиса, которые через некоторое время скончались. Экипаж лодки похоронен в Риге /см. В.И. Дмитриев. Атакуют подводники. М. Воениздат, 1973г., с. 96-101/. 3 августа впервые в Отечественную войну три моряка использовали торпедный аппарат для выхода из затонувшей подводной лодки. Это были Н.А. Никишин, А.В. Мазнин, В.В. Зиновьев из экипажа погибшей С-II.)»

Прорыв из Таллина в Кронштадт

Последние дни августа, главная военно-морская база Таллина, не подготовленная к обороне с суши, при поддержке кораблей отражала удары превосходящих сил противника. Затем по приказу Ставки войска и гражданское население были посажены на суда… Корабли, вспомогательные суда и транспорты в условиях господства вражеской авиации в воздухе и сложной минной обстановки 28-29 августа оставили Таллин. «28 августа в 16 часов лодки покинули Таллин и в составе главных сил пошли в направлении Кронштадта. Мы вместе с комбригом Н.П. Египко, начальником Пальдисской базы Пашковым и командиром дивизиона Аверочкиным разместились на подводной лодке С-5, которая шла за крейсером «Киров». За нами следовали остальные подводные лодки, только что вернувшиеся с боевых позиций. После обеда я поднялся на мостик боевой рубки. С командиром дивизиона мы завели разговор об опасностях перехода, там же находился и комбриг. Погода стояла свежая, дул порывистый ветер, поднимая волну. Вскоре фашистская авиация совершила первый налет. Противник открыл и артиллерийский огонь. Анатолий Кузьмич Аверочкин, продолжая начатую беседу, утверждал, что главной опасностью на переходе является авиация. Но, на мой взгляд, нельзя было недооценивать и минной опасности. На траверзе мыса Юминда по кораблям открыла огонь 152-миллимитровая вражеская батарея. Новая волна фашистских самолетов обрушила бомбовый груз на караван. Корабли всеми средствами отражали удары с воздуха и суши. И тут же транспорты и корабли стали подрываться на минах…

Взрыва я не слышал. Вдруг мои руки скользнули по поручням, в сознании промелькнуло: «Амба!» Опомнился в воде, в ушах шум, начал грести руками и наконец всплыл. Передо мной неожиданно всплыл краснофлотец, все лицо у него было залито кровью. В этот момент с концевой лодки «Лембит» кинули бросательный конец, мы схватились за него. Лодки, не снижая скорости, двигались вперед, конец не выдержал и оборвался. Я сбросил с себя шинель, стал снимать ботинки, но от этой затеи пришлось отказаться: от долгого развязывания шнурков я стал терять силы. Я лег на спину и стал держаться на воде, ожидая счастливого случая. Наступили сумерки, и вдруг меня стали тянуть за воротник кителя. От неожиданности замерло сердце. С ужасом я подумал, что меня забирает финский катер. Но тут услышал родную речь, это меня спасли моряки с разъездного катера «Рыбинец». Вице-адмирал Н.К. Смирнов так потом рассказывал об этом случае: 

- Смотрю на корму крейсера. В кильватер ему идет подводная лодка С-5. 

- Взрыв мины за кормой! – кричит сигнальщик! 

- Я вместе с сигнальщиком увидел водяную шапку, закрывшую лодку. «Может быть, еще ничего?» - мелькнула мысль, и тут стало ясно, что случилось непоправимое: лодка вынырнула из облака водяных брызг и быстро исчезла с поверхности воды. Взрывом выбросило в воду стоящих на мостике командира бригады подводных лодок Георгия Обушенкова. Товарища Египко через полчаса подобрал патрульный катер. Командир дивизиона А.К. Аверочкин погиб вместе со своим экипажем.

Когда меня мокрого с головы до ног выловили и подняли на катер, попытался встать на ноги, но от острой боли в левом колене рухнул как подкошенный. Находясь в воде, я боли не чувствовал. На катере помимо меня было еще около десяти спасенных моряков. Мы встали на буксир к тихоходному тральщику, до меня доносились глухие взрывы, это подрывались на минах транспорты из каравана. Вдруг раздался взрыв страшной силы, катер сильно встряхнуло, корма стала подниматься, нас завалило на левый борт. У меня промелькнула мысль: «Видимо все-таки суждено…» Но тут катер выпрямился, оказалось: подорвался на мине буксирующий нас тральщик, мгновенно ушедший по воду. Наступила ночь, кораблям поступило приказание стать на якорь. Наступила тишина, залив окутал туман. 

Если до этого я не испытывал страха, то ночью меня бросило в холодный пот. С рассветом мы продолжили путь. Наш «Рыбинец» держался севернее идущей колонны судов и как бы прикрывал ее от набега финских торпедных катеров. 

Фашистская авиация не заставила себя ждать. С налетом строй колонны нарушился, суда маневрировали, сбивая противника с цели. Наш катер длительное время был недалеко от учебного корабля «Ленинградсовет», который выдержал огромное число бомбардировок и каждый раз выходил победителем.

На моих глазах в районе острова Гогланд транспорт «Казахстан» подвергся налету «юнкерсов», на нем возник пожар… Я был так рад, когда в Кронштадте узнал, что он дошел до Ленинграда. 

«Рыбинец», пройдя Гогланд, пытался догнать шхуну минно-торпедного управления. Но в погоне за ней у катера расплавился дейдвудный подшипник, и мы встали посреди залива. С катера просемафорили, что мы лишены хода. Один из тральщиков, сопровождавший танкер с пассажирами, подошел к нам. Меня и раненых перенесли на тральщик и опустили в кают-компанию. Там был развернут лазарет. Я попросил, чтобы меня подняли на верхнюю палубу. Санитары подхватили носилки, и я оказался наверху. 

На горизонте показались «юнкерсы», они стали заходить для атаки. Тральщики открыли ураганный огонь. Однако "стервятники" попарно ложились в пике, и их бомбы падали вблизи судов, образуя фонтаны. Последний «юнкерс» низко спикировал и точно положил четыре бомбы в кормовую часть, танкер тут же встал дыбом и затонул. Тральщики начали спасать людей, барахтавшихся в мазуте на месте гибели танкера. А самолеты вернулись и открыли пулеметный огонь по тонущим людям».

Источник: Материалы для печати предоставила дочь капитана 1-го ранга Георгия Михайловича Обушенкова Светлана Георгиевна Самойлова

"При моем участии". Часть II

Севастополь. Будучи матросом и/о комиссара канлодки "Красная Абхазия"

Через много лет после войны в книге бывшего Наркома ВМФ о героическом и драматическом Таллиннском переходе я прочел следующее: 

«Задача, поставленная перед Краснознаменным Балтийским флотом, - прорваться в район Ленинграда – была решена. Боевое ядро флота удалось сохранить, оно сыграло потом решающую роль в обороне города Ленина. Попытка врага уничтожить силами авиации основной костяк кораблей КБФ, связанных обороной конвоев в тесном и пересеченном островами районе моря, оказалась безуспешной. Из 159 кораблей, транспортных и вспомогательных судов 53 погибли на переходе. При этом ни один боевой корабль не был потоплен пикирующими бомбардировщиками, несмотря на их многочисленные атаки… 

Но самой трагической потерей в таллиннском переходе была гибель людей. Транспорты и корабли приняли на борт 23 тысячи человек. Погибло более четырех тысяч, иначе говоря, погиб каждый пятый».

ЛАДОГА

Сентябрь сорок первого года. Обушенков, назначенный комиссаром штаба Ладожской военной флотилии, с поврежденной ногой принимал участие в подготовке десанта в район Шлиссельбурга (Петрокрепость). 

Из рукописи: «Отправив разведгруппу, я возвращался с заместителем наркома ВМФ адмиралом И.С. Исаковым к домику штаба флотилии. Иван Степанович, возглавляя морскую группу при Военном совете ленинградского фронта, в то время занимался перевозками через необорудованную штормовую Ладогу. Участвовал в организации и оснащении, как ее ленинградцы назовут потом, «Дороги жизни». Он, наблюдая за моей походкой, посоветовал лечь в госпиталь: «Война будет продолжаться долго, успеешь еще навоеваться вдоволь. Какой из тебя воин с изувеченной ногой. Лечись, твоя очередь придет». 

На флотилию прибыл член Военного совета флота Н.К. Смирнов. Он, после беседы со мной, приказал флагманскому врачу Н.И. Томилину положить меня в госпиталь. Врач отвез меня на Карельский перешеек в деревню Ириновку, где размещался госпиталь ладожской флотилии. Там мне снова сделали гипсовую повязку на ногу и заставили лежать. Затем переправили в поселок Новая Ладога. В бывшую больницу водников, превращенную в военный госпиталь. Со мной вместе лежал комиссар флотилии Н.Д. Фенин с воспалением легких. В один из дней услыхали надрывный гул вражеского бомбардировщика. Я поднялся с кровати и взглянул через окно в небо. Увидел, что на госпиталь летит «Юнкерс». На песке возле госпиталя бегали ребятишки и, как только увидели фашистский самолет, бросились в бомбоубежище. Вижу – от самолета отделились две бомбы. Я, как-то тихо, проговорил Фенину: «Сейчас взлетим». В этот миг перед окном поднялся огромный клуб дыма и песка. Воздушной волной с треском выбило стекла с наклеенными крест-накрест бумажными лентами и вс6 перевернуло в палате. Нас обсыпало битым стеклом и штукатуркой. Бомбы, сброшенные фашистским стервятником, попали прямо в бомбоубежище., разбросали три наката бревен, и ребячьи тела превратились в прах. Это случилось метрах в двадцати от палаты, в которой мы лежали. Прибежали матери к месту взрыва. И , отыскивая от погибших детей кусочки одежды, горько оплакивали их. Мы скорбели вместе с женщинами о погибших невинных детях, излили свою ненависть к фашистским злодеям. С приходом начальника госпиталя комиссар Фенин потребовал выписки его из госпиталя: «Не хочу умирать лежа в госпитале. Не обидно принять смерть в бою с врагом». Он ушел из госпиталя. Я же продолжал лежать в гипсе, поглядывая на покрывающееся льдом озеро, и был немало огорчен своим положением…»

В ТЫЛУ

«После новоладожского госпиталя я сменил еще ряд госпиталей. В госпитале города Череповца меня чуть было не уволили в отставку. К моему счастью к этому времени поступил приказ об ограничении увольнения кадрового состава. 

…Прошло тридцать лет с тех пор, и я ни азу не встречался с бывшим членом Военного совета Смирновым. Неожиданно в книжном магазине увидел и приобрел его книгу, в которой читаю слова: «Запомнились мне и другие политработники, умевшие расположить к себе матросские сердца. Вот их имена…» В числе перечисленных значится и мое имя. Это, по существу, мне аттестация за первый, самый трудный период Великой Отечественной войны. 

Вскоре я был назначен военкомом Высшего инженерно-технического училища ВМФ (ВИТУ). От нового назначения в восторге не был. Но коль состоялось назначение, старался по мере сил работать с людьми, помогал готовить офицерские кадры для войны. В одном из фотоальбомов, очередной выпуск молодых офицеров мне дал следующую характеристику: «Мы, выпускники ВИТУ, преподносим этот альбом в знак нашей благодарности Вам, приложившему много сил в формировании у нас пролетарского мировоззрения, столь необходимого командиру Военно0-морского флота. Воспитанные в духе беспредельной преданности родине, на немеркнущих идеях и делах великого вождя Ленина, мы с любовью и уверенностью будем претворять в жизнь принципы марксизма-ленинизма, в освоении которого Вы оказали нам неоценимую помощь, как руководитель и как педагог». 

Находясь в тылу, меня ни на минуту не покидала мысль пойти на фронт. На рапорт от 26 июня сорок второго года вскоре я получил ответ от секретаря Начальника Главного политического управления ВМФ – армейского комиссара 2 ранга тов. Рогова: «По Вашему рапорту №1018. Тов. Обушенкову. Обязательно ложитесь в госпиталь. Рогов». 

В Череповце мне повезло – встретился с бывшим харьковским профессором, доктором медицинских наук Б.К. Бабичем. Он установил травматический отрыв связки с кусочком кости, ущемившемся в суставе. Дорогой доктор произвел операцию и возвратил мне заново ногу. Я стал нормально ходить. 

Немного погодя, в звании капитана 2 ранга получил новое назначение и стал начальником политотдела и заместителем командира по политчасти 1-й бригады речных кораблей Днепровской военной флотилии. Для меня начался второй период войны».

НА ДНЕПРОВСКОЙ ФЛОТИЛИИ

Сентябрь сорок третьего года – коренного перелома в Отечественной войне. Из кораблей Волжской военной флотилии сформирована Днепровская военная флотилия. В 1944-45 г.г. она вела наступательные боевые действия на реках Днепр, Березина, Припять, Западный Буг, Висла, Одер, Шпрее, участвовала в освобождении Украины, Белоруссии, Польши, и в Берлинской операции. 

Из рукописи: «К исходу 27 июня основные силы 48-й армии в ходе Белорусской наступательной операции «Багратион» (это название станет мне известно позже) вышли на левый берег Березины. Первыми вестниками. Которых мы встретили, были наши солдаты на упитанных немецких рыжей масти лошадях. Некоторые из них, увидев нас на правом берегу реки, решили преодолеть ее вплавь, верхом на лошадях. Кони послушно заходили в воду и, как только оказывались на плаву, вставали на задние ноги и с храпом стремились выпрыгнуть из реки, но тут же погружались и снова повторяли прыжок. Седоки сваливались в воду, а лошади тонули. Наблюдая тонущую лошадь, переживаешь за нее, как за человека, а помочь – не можешь. 

Идет война… бессчетное число погибших прямо на глазах людей; должен был очерстветь душой, но нет, жалость и сострадание не покидали меня. 

Личный состав катеров бригады быстро налаживал переправу войск 48-й армии. Переправа боевой техники и оружия была трудным делом для катерников. Погрузить артиллерийскую систему на катер требовало большой сообразительности и изобретательности. А сколько тяжелого труда! Как явствует из документов, 1-я бригада речных кораблей в течение трех суток переправила на правый берег Березины из состава 48-й армии 66 тысяч личного состава, 1350 орудий и минометов, 500 автомашин и около 7 тысяч лошадей, много другого войскового имущества. Моряки без сна и отдыха трудились на переправе в течение трех суток в опасной обстановке войны. 

Переправа подходила к своему завершению, и группа бронекатеров, поддерживая огнем наступление 217-й стрелковой дивизии, прорвалась к железнодорожному мосту. Фашистам удалось взорвать мост, и он медленно, на моих глазах, оседал в реку. Немецкие части связи были вблизи взорванного моста. Многие солдаты были убиты, остальные, бросив имущество, укрылись в кустарнике. Вслед за бронекатерами, я на полуглиссере вошел в речной порт. На набережной бушевал пожар, горели складские помещения и дома. Мы переправились на противоположный берег Березины. К нам навстречу из кустарника и высокой травы стало выходить местное население Бобруйска. Помню, как женщина, с ребенком на руках, вышла из поймы и сообщила, что невдалеке прячутся фашисты. Я тут же направил моряков, которые своре привели группу немецких солдат. Моим переводчиком был матрос Щепа. Он в конце 20-х годов батрачил у немецких колонистов под Николаевым и хорошо говорил по-немецки. С его помощью опрашивал немецких солдат, кто они по происхождению. Многие из них отвечали, что до военной службы работали на заводах и все как один повторяли: «Гитлер капут». 

Этот случай мне напомнил другой эпизод начала войны. Примерно в июле сорок первого года над Таллином наша артиллерия подбила вражеский самолет, молодой летчик тут же выбросился на парашюте и оказался невредим. Он вел себя заносчиво, хотя тоже был из рабочей среды, и всякий раз не к месту пытался произнести «Хайль Гитлер». 

Это сопоставление показывает, что настроение фашистской армии заметно изменилось. Однако сопротивление их было отчаянным до тех пор, пока враги не оказывались перед фактом безысходности. В районе Бобруйска было окружено множество фашистских войск, которые пытались оказать сопротивление, прикрываясь лесом. Но всему есть предел, стали появляться группы немцев, которые, осознав безнадежность, искали случай, чтобы сдаться в плен. Распропагандированные министерством Геббельса, многие из них испытывали страх за сою судьбу и боялись, что русские сразу их уничтожат».

НА БЕРЛИН!

Из рукописи: «В начале марта сорок пятого, как только Западный Буг очистился от льда, бригада вышла из Съленжанов (автор – пр.) в направлении Берлина. Приближалось возмездие. Наступательный порыв моряков был неудержим. Но совершить переход на реку Одер в период весеннего паводка, когда все затоплено, - не простое дело. 

Необходимо было преодолеть множество препятствий в виде разрушенных шлюзов, плотин, железнодорожных мостов на огромном расстоянии... 

Первым подобным препятствием на нашем пути был действующий мост в районе города Модлина, по которому шло интенсивное движение поездов. Высота под мостом не позволяла проходу катеров и плавбатарей. Надо было предпринимать какие-то меры. Если демонтировать катера: убрать надстройки, боевые рубки, артиллерийские башни, - то потребуется много времени и мы можем опоздать к боевым действиям. Решили катера «притопить». Тяжелые мешки с песком (по два человека на мешок) переносили на катера, укладывали на верхнюю палубу и спускали в кубрики. Труд был изнурительный, но люди работали с желанием. Забуксировали два первых бронекатера и начали спускать их под мост. Получилось! 

Затраченные усилия не пропали даром – все катера и плавбатареи в тот же день прошли под мостом благополучно и двинулись вниз по Висле. Переход с Западного Буга на Одер сопряжен был с огромными трудностями, потребовал от моряков инициативы, большой смекалки и умения. В начале апреля 1-я бригада речных кораблей прибыла в район прифронтового Кюстрина, на подступах к Берлину, и поступила в оперативное подчинение 5-й ударной армии, которой командовал генерал Н.Э. Берзарин. И началось наше участие в Берлинской наступательной операции на завершающем этапе Великой Отечественной войны в Европе. 

В период изгнания фашистских захватчиков с советской земли и Польши мы акцентировали внимание на чувстве ненависти и мести к врагу и призывали моряков не щадить гитлеровских захватчиков. Личный состав бригады, освобождая города, села, посетив в Польше бывший «лагерь смерти» Треблинка, воочию убеждался в кровавых злодеяниях фашистских извергов над местным населением. Только в газовых камерах Треблинки в 1942-43 годах было умерщвлено более 800 тысяч узников из многих стран Европы. А ведь у многих сестра, брат, мать или другой родственник были на оккупированной территории или увезены в Германию. 

Здесь, когда мы пришли на территорию врага, положение изменилось, а чувства-то остались прежние. Мы должны были поднять людей на решительные действия в заключительном сражении с фашизмом и в то же время внушить воинам, что они выполняют интернациональную, освободительную миссию. И при встрече с немецким мирным населением чувство былой ненависти, мести утратило смысл. Перед личным составом встала во всем объеме проблема гуманизма к мирному населению. В своей работе мы разъясняли, что гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается. 

В ходе продвижения 5-й армии к Берлину наша бригада кораблей спускалась по реке Одер к каналу Гогенцоллернов и утратила связь с отрядом катеров-полуглиссеров. Посоветовавшись с С.М. Лялько, я вместе с начальником штаба бригады капитаном 3 ранга Г.С. Грецким выехал на грузовой машине в направлении Берлина. Долго пришлось разыскивать 9-й корпус и только поздно вечером 28 апреля мы прибыли на командный пункт командира корпуса И.П. Рослого. Он нас принял как самых близких и поведал о боевых делах наших моряков: «Величайшую воинскую доблесть проявили в тот день моряки лейтенанта Калинина. Полуглиссеры включились в работу по переброске стрелковых подразделений на плацдарм сразу же после того, как первые группы стрелков высадились на западный берег Шпрее. Обладая хорошим ходом и высокой маневренностью, эти замечательные речные суда ловко уклонялись от вражеских снарядов и мин, от пулеметных и автоматных очередей… Верные славным традициям моряков отряд полуглиссеров не щадил свои жизни при переброске войск через Шпрее. Ряды их редели. Место командиров полуглиссеров заняли лейтенанты Калинин и Суворов…» 

В связи с этим не могу не привести воспоминания бывшего командующего Днепровской флотилии вице-адмирала Виссариона Виссарионовича Григорьева: « В мае, вскоре после окончания войны, Маршал Советского Союза Г.К. Жуков проводил разбор Берлинской Операции, на который пригласили и командование Днепровской флотилии. После доклада генерал-полковника М.С. Малинина выступали командармы, командиры соединений. Было предоставлено слово и командиру 9-го Краснознаменного Бранденбургского стрелкового корпуса. Поднявшись с места, Герой Советского Союза генерал-лейтенант Иван Павлович Рослый обратился к председательствующему: «Разрешите мне, товарищ маршал, прежде чем начать свое выступление, поблагодарить наших славных моряков, без героической помощи которых вверенный мне корпус не смог бы выполнить поставленную задачу». Генерал повернулся в нашу сторону и поклонился старинным русским поясным поклоном. Глубоко взволнованные и понимающие, конечно, что не к нам лично относится этот поклон, мы с Боярченко и Балакиревым (член Военносо совета и начальник штаба флотилии – А.М.) встали и ответили комкору тем же. 

Такой минуты не забыть никогда!» 

Приведу еще одну выдержку о форсировании реки Шпрее в центральной части Берлина из книги генерала Бокова, в ту пору – члена Военного совета 5-й ударной армии: «За трое суток катерники переправили 16 тысяч человек, 600 орудий и минометов, 27 танков, большое количество разного военного имущества». 

И еще выдержка: «Все днепровцы, обеспечивавшие форсирование Шпрее, были удостоены боевых наград… Старшинам и краснофлотцам Николаю Баранову, Георгию Дудникову, Григорию Казакову, Александру Пашкову, Александру Самофалову, Михаилу Сотникову, Николаю Филиппову, Владимиру Черинову и лейтенанту Михаилу Калинину Президиум Верховного Совета СССР присвоил звание Героя Советского Союза. В представлениях к высшей награде, исходивших от армейского командования, было сказано: «Обеспечивал частям 5-й ударной армии вторжение в центр Берлина». Семеро из этих моряков стали Героями посмертно. Надеть Золотую Звезду довелось лишь лейтенанту Калинину и старшине Казакову». 

Могу сказать не ради хвастовства, что моряки 1-й Краснознаменной Бобруйско-Берлинской бригады речных кораблей Краснознаменной ордена Ушакова 1-й степени Днепровской военной флотилии в боях с честью донесли Военно-морской флаг до Берлина. 

Адмирал Н.Г. Кузнецов в своей книге пишет: «На морях, океанах, озерах, реках наши флоты и флотилии устремили свои силы туда, где были нужнее для победы». 

В приказе Верховного главнокомандующего по случаю Дня Военно-морского флота в 1945 году отмечалось, что «Военно-морской флот выполнил до конца свой долг перед Родиной». Это заслуженная высокая оценка относится и к морякам-днепровцам». 

Григорий Михайлович Обушенков не хвастался. Он был опытный политработник и мужественный, нехвастливый человек. За ратный труд в Отечественную войну комиссар удостоен орденов Ленина, Нахимова 2-й степени, и многих других высоких отечественных и польских наград. Но об этом не только не написал, но даже не упомянул. 

В 1956 году в звании капитана 1 ранга Георгий Михайлович ушел в отставку по болезни и переехал с семьей в Николаев. Ветеран заслужил так называемый почетный отдых. Однако не работать он не мог. И на общественных началах, почти 20 лет добросовестно трудился в областной организации ДОСААФ. Охотно выступал перед молодежью с лекциями и беседами на военно-патриотическую тему. А коммунисты парторганизации Ленинского районного комитета ДОСААФ постоянно оказывали ему доверие, и он, перенесший два инфаркта, был их бессменным секретарем до последних своих дней. Долголетний, добросовестный труд и активное участие в оборонно-массовой работе комиссара «на гражданке» отмечены медалью «Ветеран труда» и четырьмя Почетными знаками ДОСААФ СССР. 

Источник: Материалы для печати предоставила дочь капитана 1-го ранга Георгия Михайловича Обушенкова Светлана Георгиевна Самойлова